Неразрешимое бремя - Страница 97

Лицо инквизитора стало белее мела, он вцепился в карандаш так, что побелели костяшки пальцев. Слушая Матильду, я подошла к столу защиты и не без усилия отобрала у него карандаш. Он удостоил меня лишь невидящим взглядом, явно находясь под впечатлением тихих слов старухи, звучавших оглушительно громко в притихшем зале.

— … Так я и застала их, Елену в луже крови и Николаса, качающего на руках малышку. Но девочка уже мертва была. А у Николаса… Ни единого темного волоска на голове, весь поседел…

— То есть вы утверждаете, что Николас не убивал свою мать?

— Не убивал, — твердо ответила старуха. — Это все тот помчик окаянный. А Николас всего лишь помог матери разрешить от бремени. Пусть и таким страшным образом!

— Вы упоминали в нашем разговоре, что Елена еще потом в себя пришла?

— Да, совсем ненадолго. Она сквозь забытье напевать стала, ту колыбельную, что постоянно пела, пока с дитем ходила. Все спрашивала, сынок или дочечка? Ну как я могла ей правду сказать? Я и соврала, что девочка жива…

Она крепко сжала стакан трясущимися руками. В зале стояла такая мертвая тишина, что было слышно, как ее зубы стучат о стакан, она расплескала половину. Я покрутила в пальцах карандаш, постучала им о свидетельскую стойку, привлекая ее внимание.

— Вы можете продолжать?

Матильда горько всхлипнула и подняла на меня полные боли глаза.

— Могу, — прошептала она.

— Как называлась та колыбельная, вы помните?

Старуха кивнула и очень тихо произнесла:

— Колыбельная Мертвых земель.

— Спасибо. У меня нет вопросов.

Кардинал Блейк потоптался в нерешительности, но тоже промямлил, что не имеет вопросов. Люди в зале перешептывались, особо чувствительные дамы даже всхлипывали. Матильду отпустили на место, а я вернулась на свое, задержавшись подле красавчика. Наклонилась к нему и шепнула на ухо:

— Весело, правда? То ли еще будет…

Какие у него прекрасно очерченные скулы, когда он злится. Кысей скинул мою руку с плеча и прошипел:

— Оставьте меня в покое!

К сожалению, я не чувствовала теперь его эмоций. Клятый алкоголь притупил начисто все ощущения, а еще меня продолжало клонить в сон. Это может вызвать непредвиденные осложнения со следующим свидетелем.

Поверенный Цомик с моей подачи заявил о повторном вызове Николаса Иптискайте, в связи с открывшимися обстоятельствами. Отец Валуа задумчиво поглядывал в нашу сторону, явно недоумевая действиям защиты.

Николаса провели за стойку, он был одет в мужской костюм, парик ему тоже не разрешили надеть, поэтому он затравленно оглядывался по сторонам, грозя в любую секунду соскользнуть в истерику. В таком состоянии я едва ли смогу достучаться до его внимания. Поэтому я взяла у Антона заранее приготовленный парик и женский бурнус.

— Накиньте, Агнесс, и можете надеть парик.

— Я протестую! Зачем защита устраивает цирк из судебного заседания, заставляя свидетеля переодеваться в женское?

Только Николас уже не слышал, он схватил парик и плащ, и через минуту его лицо разгладилось, ушло напряжение, осталась лишь легкая неуверенность.

— А его никто не заставляет, ваша святость, — парировала я. — Вы позволите продолжить?

Отец Валуа кивнул чуть насмешливо. Он явно даже не подозревает, какую ловушку я приготовила. Для всех. Если раньше я просила вояга настоять на закрытом заседании, чтобы избежать лишней опасности, то теперь мне было абсолютно все равно, что может произойти.

— Агнесс, вы помните свою мать?

На лице несчастного отразилось сомнение. Он покачал головой.

— Не знаю, она умерла, когда я родилась…

— Простите, — с деланным сочувствием потупилась я. — Но Матильду вы помните?

Я кивнула в сторону старой женщины, она робко улыбнулась своему воспитаннику.

— Да, тетушку Матильду помню, я всегда ее навещаю, когда выдается свободное время…

— Она рассказывала вам про маму? Какая она была? Вам разве не было интересно?

Николас пожал плечами и промолчал.

— Вы знаете, что ваша мама очень любила шить? У нее хорошо получалось…

Он кивнул и улыбнулся, глаза слегка затуманились.

— Да, я тоже шью. Тетушка говорит, что это у меня от мамы.

— Как здорово, — протянула я, вновь подходя к столу защиты и вытаскивая заранее припасенную подушку. Красавчик проводил меня недоуменным взглядом.

— Ваша мама пела вам колыбельные?

Николас покачал головой.

— Я не помню, я же сказала…

— Напомнить одну? Ваша мама пела ее, пока ждала свою дочечку, — ничуть не смущаясь, я задрала подол платья, благо оно было свободно от груди, и засунула подушку, придерживая фальшивый живот. — Вот так, да? Она напевала ее, пока работала, пока кроила ткань, — следом выдернула из сумки кроваво-алый атлас, вытащила ножницы, облокотилась на свидетельскую стойку, начала медленно резать ткань. — Помните? Она напевала вот так…

Расти, расти, деточка,
Зелёная веточка,
Весенняя почечка —
Сынок или дочечка…

— Прекратите этот балаган! — заорал кардинал, вскакивая с места, но уже было поздно. Поднялся шум, недоуменные перешептывания и отдельные громкие выкрики. Отец Валуа пытался призвать к порядку, стуча судейским молотком по трибуне, но его никто не слушал. Но всех перекрыл Николас. Его лицо поплыло, он схватился за голову и стал монотонно раскачиваться, громко повторяя:

— Сынок или дочечка? Сынок или дочечка? Сынок или дочечка?..

Я отложила ножницы в сторону, взяла его за подбородок и заставила сфокусировать на себе взгляд: